Астрономия и телескопы
Главная КНИГИ Статьи ГОСТЕВАЯ КНИГА ССЫЛКИ НОВОСТИ Копии старинных атласов Астроюмор
Система авторегистрации в каталогах, статьи про раскрутку сайтов, web дизайн, flash, photoshop, хостинг, рассылки; форум, баннерная сеть, каталог сайтов, услуги продвижения и рекламы сайтов
ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА VI.




Луна все еще служить местом свидания для путешественников. — Человек на Луне, Годвина. — Мир Луны, Уилькинса. — Рай на Луне. Реита: Oculus Enoch et Eliae. — Странное смешение астрономических и религиозных понятий.

(1638-1645).

Изобретение зрительных труб, сократив разстояния, возбудило в любознательных умах новое движение, не существовавшее ни в одном из веков, предшествовавших нашей эпохе. Со времени Христофора Колумба, воображение создавало сотни путешествий на Южные острова, на Индийские архипелаги и в страны антиподов; но в эпоху, до которой достигли мы, оно носится уже более высоким полетом и выступает из пределов обитаемаго нами мира: настал романический период нашей доктрины.

The man in the Moon, by Godvin. London, 1638. I'Homme dans la Lune ou le Voyage chimérique fait au Monde de la Lune, par Dominique Gonzalés, avanturier espagnol — Paris 1648.

Этот занимательный и, вместе с тем, очень простой разсказ есть произведение английскаго епископа Франциска Годвина, изданное по смерти автора, в 1638 году. Десять лет спустя, оно было переведено на французский язык Жаном Бодуэном, плодовитым переводчиком, которому мы обязаны переводом произведений Тацита, Светония, Тасса и Бэкона. Мы говорим „переведено,“ но напрасно искали-бы мы в труде Бодуэна буквальнаго перевода английскаго подлинника, вообще более положительнаго и серьезнаго. Французский автор следующим образом рекомендует читателю труд свой: „Очень может быть, что этот новый мир будет не лучше принят тобою, чем был принят некогда мир Колумба. Громадный американский материк, первую мысль о котором возъимел Колумб, впоследствии очень населился и хотя до тех пор он не был известен, но современем было доказало, что он не меньше остальных частей света. Если это не убедительно для тебя, то вспомни, что истины относительно антиподов казались некогда такими-же парадоксами, как и парадокс, будто на Луне существуют различные народы, которые управляются законами, вполне отличными от наших. Кажется, что разъяснение этих истин преимущественно предоставлено нашему веку.“

Фантастическое путешествие на Луну есть произведение Доминика Гонзалеса, севильскаго дворянина. В первой трети романа приведен живой разсказ о житейских невзгодах дворянина, о путешествии его к антиподам и о прибытии искателя приключений на пустынный остров св. Елены. Втечении года наш авантюрист жил с негром своим на острове, впоследствии прославленном великим именем. Не будучи в состоянии приручить туземцев, по той весьма простой причине, говорить он, что таковых там не оказывалось, он сталь искать общества птиц и диких зверей и преимущественно занялся приручением диких лебедей (gansas), которые водятся только в этой части света. Приучив их направлять полет свой к белым предметам, Гонзалес сталь употреблять их для переноски тяжестей, а впоследствии и собственной своей особы. После целаго ряда приключений, приводить которыя было-бы излишним, наш герой улетел, при помощи своих лебедей, с одного корабля, подвергавшагося крушению и очутился на вершине Тенерифскаго пика. В ту поры птицы эти, принадлежащия к числу перелетных, обыкновенно отлетают стаями и вот, вспомнив о своих обычных странствованиях, лебеди поднимаются, поднимаются... Но куда-же? Автор, сидевший на своей палке (в этом только и состоять его экипаж), и сам не знал куда; во всяком случае он сообразил, что удаляется он от Земли.

Первое, что узнал он во время воздушнаго путешествия своего, было то, что на известной высоте тела лишаются веса. Лебеди летели с страшною быстротою и для того, чтобы не умереть со страху, Гонзалесу необходимо было чисто-испанское мужество. Летел он целых двенадцать дней. С перваго-же дня его окружили злые духи, крайне перепугавшие лебедей; однакож он съумел поладить с ними, причем демоны оказались настолько любезными, что снабдили его съестными припасами и бутылкою канарийскаго вина на весь предстоявший путь. Поводимому, в эфирных пространствах человек не чувствует ни голода, ни жажды, так как Гонзалесу захотелось есть только по прибытии на Луну. Он хотел было вынуть из карманов полученныя им говядину, рыбу и вино, но к великому прискорбию своему не нашел там ничего, кроме сухих листьев, собачьей шерсти и других вещей, поименовывать который мы не станем из чувства приличия. Этим вполне выяснилось для него все коварство духов воздуха.

Во время переезда своего он удостоверился в движении Земли и окончательно убедился, что противники Коперника сами не знают, что говорят они. Гонзалес догадался также, что направляется он к Луне, потому что со дня на день последняя увеличивалась в объеме и вскоре он увидел ея горы и долины. Наконец, лебеди достигли атмосферы этого светила. Можно-бы спросить, каким образом путешественник, сидя на своей палке, со свесившимися вниз ногами и держа в руках веревку — так изображен он на гравюре, украшающей его образцовое произведение — мог сохранять такое положение втечение двенадцати дней и ночей. Но он ответит, что в такой позиции ему было столь-же удобно, как и на кровати с пуховиком.

Прежде чем прибыть на Луну, он равным же образом убедился, что люди, полагающее, будто над областью огня находится область воздуха — чистейшие неучи, никогда не видевшие того, что они утверждают. Прибыл он на Луну во вторник, 11-го Сентября и тихонько спустился на одну гору. (Повествователь не сообразил, что вступив в область притяжения Луны, он должен был упасть на Луну и лебеди никак не могли везти его).

Вот простейший способ путешествия на Луну. Современем многие отправятся туда, не подозревая даже, что то-же самое делалось со стороны их товарищей.

Посмотрим, какое впечатление произвел на Гонзалеса наш спутник.

Во первых, говорит он, я заметил, что подобно тому, как земной шар кажется там гораздо бóльшим, чем нам Луна, точно так и многие, видимые на Луне, предметы представляются в несравненно большем виде; смею даже сказать, что они в тридцать раз шире и длиннее, чем на Земле. Деревья на Луне на одну треть выше деревьев лесов наших; животныя тоже больше наших, хотя нисколько непохожи на последних, за исключением птиц, которыя улетают зимою из нашего мира и, вероятно, проводят это время года на Луне.

Наш искатель приключений ел листья и смотрел на своих милых лебедей, как вдруг его окружили какие-то люди, которых рост, вид и одежда показались Гонзалесу черезчур уж странными. Они различались по росту, но по большей части они в два раза выше нас; цвет лица у них оливковый, телодвижения странныя, а одежда до того нелепа, что невозможно определить ея покрой и материал. Нельзя также описать ея цвет: цвет ея не черный, не белый, не красный, не зеленый, не желтый, не голубой, а также и не состоять он из смешения всех поименованных цветов. Определить его столь-же трудно, как и объяснить слепому разницу между зеленым и голубым цветами.

Язык их музыкален и всеобщ. Таким образом, у всех обитателей Луны имя нашего героя, „Гонзалес“, произносится следующим образом:

Правитель страны, по имени Полинас, (насколько можно было заключить по звукам), есть важнейшее лицо в области; во всяком случае, он не больше, как простой князь. Необходимо заметить, что Луна находится под правлением одного монарха, которому подвластны двадцать девять князей, каждому из которых подчинены еще двадцать четыре других правителя. Полинас принадлежал к числу последних. Предание гласит, что королевская фамилия родом из нашего мира, откуда и явился первый монарх Луны, Ирдонозур; члены этой знаменитой династии живут по 30,000 лун, то есть 1000 лет. На каком основании автор сделал этот вывод — определить трудно.

На поверхности Луны ежедневно происходит одно достойное замечания явление. Когда человеку случается подпрыгнуть или сделать скачек, то, вследствие чрезвычайно слабаго дествия силы тяжести, он поднимается вверх на пятьдесят или шестьдесят футов и уже не опускается вниз, потому что находится он тогда вне сферы луннаго притяжения. Находясь на такой высоте, человек легко уже может путешествовать, помахивая только по воздуху опахалом.

Доминик Гонзалес был так ласково принят правителями, которых он посетил, что в величайшим трудом получил позволение вернуться на Землю. Он провел на Луне зиму с 1600 на 1601 год. Очень он удивился, что дни и ночи длятся там по полумесяцу; не меньше изумился он, узнав, что обитатели Луны спят втечение этого длиннаго дня, от восхода до заката Солнца. Они не могут переносить свет солнечных лучей, а потому и превращают ночь в день, так как Земля освещает их от первой четверти своей до последней. По заведенному обычаю, Гонзалес заснул при восходе Солнца и проспал пятнадцать дней.

В одно прекрасное утро король из рода Ирдонозура пригласил к себе Гонзалеса и потребовал у него разсказа на счет его дивных приключений. В числе подарков, данных королем герою нашему, находился брильянт, известный под именем луннаго камня и обладавший дивными свойствами. Будучи приложен к телу одною стороною, он делал человека легким; приложенный другою стороною — он увеличивал вес тела. Что касается камня, делающаго человека невидимкою, то, как кажется, обитателям Луны он столько-же известен, как и нам.

Обитатели Луны добры, не подвержены человеческим слабостям и долговечны. Ни кража, ни обман, ни убийства неизвестны у них. Даже по смерти они сохраняют превосходство своей природы: тела их нетленны и не подвергаются никаким переменам, так что каждое семейство хранит трупы своих предков. Для них смерть составляет переход к лучшей жизни; они радуются смерти непритворно, без всяких ужимок, говорит автор, не то что у нас. В большинстве подобных случаев, мы прикидываемся печальными, не будучи печальны действительно: если-же порою нам и взгрустнется, то вследствие личных наших интересов, а никак не потому, что лишаемся мы друзей.

В марте месяце 1601 года, трое из лебедей околели и путешественник наш стал побаиваться, что промедлив дольше, он лишится возможности добраться до Земли. Поэтому он поспешил распроститься с Полинасом, который поручил Гонзалесу поклониться Елизавете, королеве английской, славнейшей женщине своего века. Гонзалес обещал исполнить поручение и в четверг, 29-го числа, три дня после того, как проснулся он от сна, произведеннаго светом последней луны, он сел в свой экипаж, взял с собою драгоценные камни короля, несколько съестных припасов. и, в присутствии толпы зевак, дал волю своим диким лебедям.

Десять дней спустя он прибыл в Китай, где и стал выдавать себя за волшебника, воспользовавшись дивными свойствам камня, подареннаго королем Ирдонозуром. За анекдотическим путешествием этим следует произведение более серьезное.

A discourse concerning a new World and another Planet, in two books, by Wilkins. London 1640.

Le Monde dans la Lune, divisé en deux livres: le premier prouvant que la Lune peut etrê un Monde; le second que la Terre peut etrê une planète. Par le sieur de la Montagne. — Rouen, 1655 *).

Из двух поименованных сочинений, второе есть несомненно перевод перваго, с некоторыми только переменами, сделанными в виду католической Франции, к которой английский епископ Уилькинс относится порою очень непочтительно. Монтень не приводит ни заглавия, ни страны, ни автора „занимательной и исполненной прекрасных вещей книги, перевод которой он посвящает своему отечеству“; но сравнивая обе книги, мы немедленно-же убеждаемся в их полнейшей тождественности. Английский подлинник был издан в два приема, прежде чем появился он в одном томе. Первый трактат вышел в 1638 году, под заглавием: That the Moon may be a Planet, а второй — в 1639 году, под названием: That the Earth may be a Planet.

Одновременность появления сочинения этого с книгою Годвина, о которой мы уже упомянули, была причиною того, что Уилькинса обвиняли в плагиате в том смысле, что, подобно первому автору, он говорить о средствах, при помощи которых можно подняться на Луну. Обвинение это не может быть серьезно поддерживаемо в виду того, что между появлением обеих книг прошло немного времени; к тому-ж, Улькинс человек серьезный, смотрящий на предмет с точки зрения научной и религиозной и поддерживающий свои положения основательными аргументами, а Годвин, между тем, нисколько не заботится в своем романе о прочности основ, на которых покоится его произведение.

*) Два тома in-12, с гравюрами и с замечательным по своей наивности фронтисписом, напоминающим несколько фронтиспис к книги Галилея — Dialogo. Представлен берег моря. Далекий горизонт обозначается линиею, где небо и Земля повидимому соприкасаются. Над горизонтом изображена планетная система. На берегу стоят три человека: Коперник, налево, держит в руках какую-то игрушку в виде Солнца и Луны; направо — Галилей держит телескоп, а Кеплер говорит ему что-то на ухо. На небесных орбитах изображены различныя божества: Венера на своей сфере, а Сатурн с косою балансирует, с грехом пополам, на последнем из кругов.

Произведение Уилькинса пользовалось некоторым успехом. Оно было переведено на французский язык в Лондоне, в 1640 году, под заглавием Decouverte d'un nouveau Monde a в 1713 году — на немецкий язык.

В произведении Уилькинса, как и во всех почти современных произведениях, замечается преобладающая мысль, от которой ни один современный автор не был свободен. На вопрос об обитаемости светил смотрели тогда не с научной, а с богословской точки зрения и ревностнейшие поборники этой идеи старались проводить убеждения свои не путем физической или физиологической аргументации, но путем более или менее легкаго соглашения их доктрины с духом христианизма. Дело шло не столько о вопросе, обладают-ли другие миры такими условиями жизни, каковы воздух, вода, деятели теплотворные и световые и проч., сколько о том, нет-ли в Библии текста, которым допускались-бы подобнаго рода мысли. Приведем из предисловия к книге одно место, свидетельствующее о преобладании таких воззрений.

„Есть люди, настолько суеверно-мнительные, говорит автор, и опасающиеся, что мнение о множественности миров и движении Земли противоречит религии и св. Писанию, так как мнение это, равно и мысль об антиподах, были отвергаемы некогда. Но эти люди позволять мне откровенно сказать, что если только не выколят они себе очей разсудка и не откажутся от здраваго смысла, то необходимо должны они согласиться и сознаться, что ни одно из упомянутых мнений не заключаем в себе ничего такого, что хоть-бы малеейшим образом противоречило религии, св. Писанию или требованиям разсудка. Напротив, такия мысли согласуются со всем этим и содействуют к вящшей славе Творца, чтó и можно усмотреть из чтения настоящего трактата, который разрешает все сомнения и недоумения и основательно отвечает на возражения и главнейшия аргументы, почерпаемые людьми разномыслящими в требованиях разсудка и в св. Писании“. Несколько дальше автор делает следующее наивно-остроумное замечание: „Если в столь трудных материях, работая в одиночку, без помощи и содействия, мне случалось ошибаться и делать промахи, то, с одной стороны, утешением служит мне надежда, что ученые охотно извинят меня и помогут мне, а с другой — что люди невежественные и не заметят этого.“

Приведенное нами место выясняет главную цель книги и, вместе с тем, свидетельствует в пользу большой независимости убеждний автора и его откровенности в ту эпоху, когда ничего не могло быть выгоднее притворства. Во всем сочинении своем он проявляет большую силу соображения и порою известную долю остроумия, тем более замечательнаго, что наивность наших предков является здесь в ея детском простосердечии. Писатели французский и английский относятся к числу либералов тогдашней эпохи и мы не можем не удивляться откровенности, с какою выражают они свои мысли.

Главнешия положения сочинения состоять в следующем: „Новость и странность этой идеи не служит еще достаточный доказательством ея ложности. При изследовании истин теологических, говорит автор, — самый верный метод состоит, главнейшим образом, в следовании авторитету божественному, представляющемуся нашей вере в столь ясной очевидности, в какой ничто не представляется нашему разсудку. Напротив, в вопросах философских было-бы ошибочно исходить из свидетельства и мнений чисто-человеческих и затем уже обращаться к истинам, которые могут быть выводимы из природы и самой сущности вещей. Неужели, говорят наши противники, неужели столь новое мнение должно вытеснить истину, которая путем предания прошла все века мира и не только была принята общим мнением, но и умнейшими из философов и людьми учеными? Неужели можно допустить, что достойнейшие из людей, чрез посредство которых Дух Святой изложил письменно священные глаголы и которым внушено было познание сверхъестественнаго, были неучи и что Давид, Иисус Навин, Иов и Соломон ничего не знали? На это я отвечу, что не следует считать каноническим все, вышедшее из под пера Отцев Церкви или одобренное мнением древних.

И он заканчивает следующими словами Алкиноя: „Всякий, занимающийся изследованием истины, должен сохранять за собою свободу философскую и не на столько раболебствовать пред мнением кого-бы то ни было, чтобы считать непогрешимым все сказанное другими. Мы должны стараться познавать вещи в их сущности, собственным опытом и путем всесторонняго изследования их природы, а не на основании того, чтó говорят другие“.

Однакож автор не думает (по крайней мере, он не говорит этого), чтобы библейский текст стоял вне науки и чтобы между первым и последнею существовало явное противоречие. Уилкинс усвоивает себе способ аргументации, к которому прибегают и в настоящее время, в виду защиты подобных мыслей: библейский текст можно истолковывать самым различным образом, но, во всяком случай, мы должны полагать, что св. Дух соразмеряет слова свои с ложностью наших понятий и говорить о вещах не по их сущности, а по тому, какими оне представляются нам.

Такое соображение можно применить к следующим библейским выражениям: „пределы неба“; — „основы Земли“; — „Бог поставил Землю на водах“; — „два светильника небесные“ и проч.; выражения эти следует истолковывать не буквально, а в их общем смысле. Несмотря однакож на полное желание устранить все представляемыя библейским текстом трудности, наш автор по временам находится в очень неловком положении.

Многие ученые впадали в величайшия заблуждения, желая почерпать в св. Писании истины физическия. Так поступали ученые Евреи, доказывавшее, что кость ноги великана Ога (Og) имела в длину три лье и что Моисей (ростом был он четырнадцати локтей и держал он в руке копье в десять локтей длиною), подпрыгнув вверх на десять локтей, поднялся только до лодыжки сказаннаго великана. Люди, желавшие объяснить, каким образом бык Бегемот мог съедать ежедневно траву, покрывавшую тысячу гор, утверждали, будто ночью выростало столько травы, сколько было съедено ея днем. Тоже самое можно сказать и о лягушке, величиною в селение о шестидесяти домах, каковая лягушка была съедена огромною змеею, а последняя — еще более дивною вороною; поднявшись в воздух, последняя затмила Солнце и весь мир погрузила во мрак. Если вам угодно, говорит автор, узнать имя этой птицы, то справьтесь в 50 псалме, стих II, где она названа , т. е. птицею гор. Повидимому, прибавляет он, она была несколько с родни другой птице, которой повествуют, будто ноги ея отличались такою длиною, что достигали оне до дна морскаго. Но если-бы в сказанное море мы бросили топор, то он дошел-бы до дна не прежде семи лет.

Все, придерживавшиеся буквальнаго толкования Библии, впадали в подобныя-же, более или менее значительныя несообразности. К числу таковых принадлежат утверждавшие, будто над звездною твердью находится область вод. Такого мнения придерживались: Филон, Иосиф, Юстин мученик, св. Августин, св. Амвросий, св. Василий, почти все Отцы Церкви, Бэда, Страбус, Дамаскин и Фома Аквинский. Юстин-мученик объясняет даже, что необходимо это для того, во первых, чтобы освежать и умерять жар, производимый движением плотных сфер, почему Сатурн и холоднее прочих планет и, во вторых — чтобы сплотить и скрепить небеса, так как вследствие частых и сильных ветров последния могли-бы распасться и смешаться одно с другим. Разсуждавшие о сферичности и несферичности небес, тоже носились в области фантазий .

Иные, по поводу следующих слов Библии: „Рука моя распростерла небеса подобно шатру, да будут они обитаемы;“ И Я повелевал их воинством“, — старались доказать, что светила обладают способностью мышления или разумом. Только разумныя существа, говорят они, могут подчиняться велениям, следовательно у светил душа разумная. Такого мнения придерживались Филон и многие из раввинов, прибавляя еще, что звезды вечно воспевают славу Господа, по словам Иова: „И поют звезды утренния“ и проч.

Необходимо, значит, допустить, что ни Ветхий, ни Новый завет не имеют никакого отношения к истинам физическим и не следует извращать слов св. Писания для того только, чтобы извлечь из них что-либо клонящееся в пользу науки. Св. Писание, в его прямом и естественном значении, не утверждает ни движения, ни неподвижности Земли.

Остроумный автор устраняет таким образом, одни за другими, многия из затруднений, представляемых толкованием Библии последователям новой доктрины, затруднений, которыя и в наше время выставляют нам на вид закоснелые диссиденты, старающиеся оправдать неточныя библейския выражения, в роде следующих: „два конца мира“, — „середина Земли“, — „столбы неба“ — „неподвижность Земли“ и проч. Мы не будем настаивать на подобнаго рода аргументах, тем более, что для представления в истинном свете догматических, возбуждавшихся в ту эпоху, споров, потребовались-бы многие томы, особенно при желании приводит дословно вопросы и ответы. Впрочем, эта сторона предмета много утратила своего значения и важности втечение двух последних веков, так что в наше время главнейший интерес ея заключается в исторической ея занимательности, а не в отношении к ея к совести. Ко всему вышеприведенному мы можем присовокупить еще так называемые, аргументы „приличествования“, бывшие в большой чести в сказанную эпоху.

Прилично, говорить Фромон, чтобы ад, находящийся в средоточии Земли, был, по возможности подальше от пребывания блаженных. Но небо, обитель блаженных, концентрично с звездным небом, следовательно Земля необходимо должна находиться в центре сферы этой, а затем — и в центре вселенной. Можно-ли устоять против силы такой аргументации и очевидности следующаго толкования: дела человеческия нередко называются в Библии „делами, совершающимися под Солнцем“, следовательно Земля находится под Солнцем и гораздо ближе к центру вселенной, чем Солнце!

Законы приличествования, сказали мы, были тогда в большой чести и даже самые независимые умы не решались отступать от них. Сам Кеплер приносил им жертвы и следуя им, он открыл свои три безсмертные закона, после тридцатилетних изысканий над симметрическими геометрическими фигурами. Поэтому нельзя ожидать, чтобы наш автор стоял выше их. Есть заблуждения, присущия известному веку, но распознать их никто не в состоянии. Кеплер не допускает больше шести планет на том основании, что ненужно более шести отношений, именно столько, сколько есть правильных геометрических тел. Если книга, о которой идет речь, помещает Солнце в центре вселенной, то потому только, что такое место ему прилично.

Из числа множества возражений, приводимых против мысли о движении Земли (мы не касаемся перваго из них, основаннаго на наблюдении видимых явлений), упомянем только о силе центробежной, вследствие которой все предметы должны разлететься в воздухе. Коперник полагал устранить возражение это сказав, что так как движение Земли есть движение естественное, а не искуственное, то и не может оно, подобно последнему, производить насильственнаго действия. Наш автор, соглашаясь с доводом этим, вместе с Гольбергом отвечает очень остроумным соображением. Если вы предполагаете, что мир светил вращается с страшною скоростью, которою вы наделяете его, то можно-ли надеяться, чтобы незаметная точка Земли вращалась вместе со всем остальным? Вот еще пример наивности некоторых возражений по поводу естественнаго и искуственнаго движении, о которых мы только что упомянули. Допустим, говорит один из противников, что движение — это естественно по отношению к Земле, но в таком случае оно не может быть естественным по отношению к городам и зданиям, потому что как те, так и другия — искуственны! На это наш остроумный писатель отвечает только: „Хе, хе, хе!“

Итак, предки наши не меньше нас посмеивались над благодушными замечаниями, противополагавшимися порою их воззрениям.

Все предъидущия сображения находятся в трактате: „ Что Земля может быть планетою“; но вот мысли, касающияся Луны. По нашему мнению, нельзя лучше выяснить идею сочинения Уилькинса, как представив перечень главнейших его положений. Если перечень этот несколько и монотонен, за то он ясно и кратко излагает последовательность мыслей, входящих в систему аргументации автора; если он не блестящ, то незатейливость его дает, по крайней мере, все обещанное ею. Вот положения эти:

Идея множественности миров не противоречить ни законам разсудка, ни догматам религии;

Небеса не состоят из вещества настолько чистаго, чтобы оно сообщало им нетленность;

Луна есть тело плотное, твердое и темное и само по себе оно не обладает светом;

Многие философы, как древние, так и новейшие, допускали возможность существования на Луне другаго мира, что выводится из положений людей, придерживавшихся противоположнаго мнения;

Пятна и светлыя места, замечаемыя часто на Луне, указывают на разницу, существующую там между морями и сушею;

На Луне есть высокия горы, глубокия долины и обширныя поля;

Атмосфера или сфера грубаго воздуха из паров непосредственно окружает Луну;

Подобно тому, как мир этот служить для нас Луною, так точно земной шарь есть Луна того мира;

По всем вероятиям, в мире Луны совершаются такия-же явления, как и в нашем;

Очень может быть, что лунный мир обитаем, хотя и нельзя с точностию определить природу его обитателей;

Быть может, кто-либо из потомков наших найдет средетво перенестись в мир Луны и войти в сношения с его обитателями.

Таков вкратце метод, которому следуют Уилькинс и Монтень. Последния две главы представляют для нас живейший интерес, так как в этой именно части сочинения главнейшим образом выступает наружу вся оригинальность книги. Вот слова автора:

„Поговорим о временах года и явлениях, относящихся к этому миру, я должен сказать несколько слов и о его обитателях, на счет которых можно возбудить множество трудных вопросов, а именно: не менее-ли удобен для обитания мир Луны, чем наш мир, как полагает Кеплер? От семяни-ли Адама произошли его обитатели? Находятся-ли они в состоянии блаженства и какими способами достигают они спасения души? Я ограничусь здесь изложением того, что вычитал я в сочинениях авторов относительно этого предмета.

„До сих пор на счет этого не сделано ни одного открытия, на котором мы могли-бы возвести здание наших предположений. Во всяком случае, можно полагать, что на планете этой существуют жители; иначе к чему природа наделила-бы ее всеми удобствами жизни, как заметили мы это выше? Не возразят-ли нам, что на Луне слишком сильный, невыносимый жар? Но продолжительныя ночи охлаждают одно из полушарий Луны и Солнце долго не может нагреть его; кроме того, оно охлаждается частыми, перепадающими там в полдень дождями. Куза и Кампанелла такого мнения; они полагают, что на Луне существуют люди, животныя и растения. Но Кампанелла не может с достоверностью сказать, люди-ли это или какия-либо другия существа. Если это люди, то он полагает, что они непричастны первородному греху; но, может статься, им свойственны грехи, подвергающие их несовершенствам равным нашим и от которых, быть может, обитатели Луны искуплены таким-же способом, как и мы, т. е. смертию Иисуса Христа. Кампанелла полагает, что в таком смысле должно понимать слова апостола: „Бог соединил в Иисусе Христе все сущее в небесах и на земле.“ Но не осмеливаясь легкомысленно относиться к истинам божественным и истолковывать выражения эти согласно с внушениями фантазии, я не думаю однакож, чтобы мнение Кампанеллы в чем-либо противоречило св. Писанию, а равным образом, чтобы им доказывалось что-либо. Следовательно, самою правдоподобною является мысль Кампанеллы, что обитатели луннаго мира не люди, а какия-то другия существа, имеющия с нами некоторое соотношение и сходство“.

Заметим, по поводу этих слов Кампанеллы, что главнейшие писатели, входящие в обозрение наше, вместе с своими собственными идеями, проводят идеи своих современников, сочувственно отзывавшихся о нашем предмете.

Как кажется, Уилькинс в особенности расположен ко второму мнению Кампанеллы о существовании на Луне людей, по природе своей отличных от нас. К подобнаго рода мыслям, приводимым в его сочинении, мы относимся с особым сочувствием и читателю известно, на каких началах основаны наши воззрения.

По природе своей они могут быть, говорит Уилькинс, — совершенно отличны от всего существующаго на Земле и никакое воображение не в состоянии определить природу их, так как мы способны мыслить лишь то, что доставляется нам путем чувств. (Вспомните аксиому: Nil est in intellectu, quin prius fuerit in sensu). Быть может природа обитателей Луны смешанная. Кроме уже известных, в природе могут существовать множество других существ. Между природою ангелов и людей — бездна. Быть может, что по сущности своей, обитатели планет занимают середину между людьми и ангелами. Очень возможно, что Бог создал различныя породы существ с тем, да прославится Он в делах мудрости и всемогущества своего.

Николай де-Куза тоже полагает, что они отличны от нас во многих отношениях. — Плутарх упоминает об одном жреце Сатурна, объяснявшем природу Селенитов тем, что они обладают различными свойствами: одни из них любят жить в нижних частях Луны, откуда они могут смотреть на нас, а другие находятся выше и светлы они, как лучи Солнца.

Но предположения эти не удовлетворяют нашего философа: ему необходимо нечто более положительное и это положительное может быть достигнуто лишь тогда, когда мы перенесемся в пределы соседняго нам луннаго мира. Осуществление попытки этой сильно занимает его. „Если взглянем, говорит он, — с какою постепенностью и медленностью все искусства достигали своего полнаго развития, то нечего и сомневаться, что со временем будет открыто и искусство воздухоплавания. До сих пор Провидение никогда не учило нас всему разом, но постепенно вело нас от одной истины к другой“.

„Много прошло времени, прежде чем стали отличать планеты от неподвижных звезд, и затем не мало еще прошло времени до открытия, что вечерняя и утренняя звезда — одно и то-же свеило. Я нисколько не сомневаюсь, что со временем будет сделано такого рода изобретение, равно как и разъяснены другия важная тайны. Время, всегда, бывшее отцем новых изобретений и открывшее нам многое, чего не знали предки наши, выяснить потомству нашему то, чего мы желаем теперь, но чего не можем знать. Настанет пора, говорить Сенека, когда все сокровенное в настоящее время, с течением многих веков выступить в полном свете. Искусства еще не достигли своего солнцестояния. Промышленность грядущих веков, при содействии труда веков предшествовавших, достигнуть уровня, на который мы не можем еще подняться. Подобно тому, как мы удивляемся слепоте предшественников наших, так точно потомки наши будут изумляться нашему невежеству.“

„Первобытные Ирландцы считали себя единственными обитателями Земли и никак не могли понять, чтобы при существовании даже других людей, можно было войти с ними в сношения, по причине обширных и глубоких морей. Но в следующие века были изобретены корабли, для плавания на которых, по словам трагика, потребовались люди отважные:

Trop hardy lut celyu qui d'un foible vaisseau
Osa fendre premier l'inconstant sein de l'eau.

„Изобретение снаряда, при помощи котораго можно подняться на Луну, не должно казаться нам более невероятным, чем казалось невероятным на первых порах изобретение кораблей и нет поводов отказываться от надежды на успех в этом деле.“

„Но, скажете вы, на Луну можно подняться в таком только случае, если вымыслы поэтов окажутся истиною, т. е. если она отправляется на покой в море. В настоящее время нет у нас ни Дрэка (Drake), ни Колумба, ни Дедала, изобревшаго способ летать по воздуху. Хотя мы и не имеем их, но спрашивается, почему-бы в грядущих веках не могли явиться столь высокие умы для новых предприятий? Кеплер полагает, что как скоро будет изобретено исскуство воздухоплавания, то его соотечественники не замедлять заселить своими колониями этот новый мир.“

Остроумный мыслитель старается разрешить трудности, вытекающия из законов тяжести, разреженности воздуха и холода в небесных пространствах. Он полагает, что поднявшись на известную высоту, мы не подвергаемся притяжению Земли и можем свободно носиться тогда в воздухе. Но он является истинным предшественником Монгольфье и изобретателем воздухоплавания в следующих словах, которыя, несмотря на всю их наивность, заслуживают полнейшаго внимания нашего.

„Альберт Саксонский, а после него и Франциск Мендос (Mendoce), говорить он, — делают чрезвычайно приятное замечание, что по воздуху некоторым образом можно плавать. И происходит это вследствие законов статики, по которым каждый сосуд, медный или железный, — котел, например, — несмотря на то, что он тяжелее воды, будет плавать по воде и не опустится на дно, если только он наполнен воздухом. Предположите, что сосуд или деревянная чаша находятся на поверхности стихийнаго воздуха; в таком случае они станут плавать по ней, если полость их наполнена воздухом эфирным и сами собою не опустятся на дно, так точно, как не пойдет ко дну пустой корабль.“

Он заботится даже о принятии всех мер предосторожности. Чем питаться во время путешествия? В какой гостиннице останавливаться? Для принятия новых странствующих рыцарей, в воздушных пространствах не имеется замков. Что касается пищи, то не следует слишком доверять басням Филона-еврея, полагающаго, будто гармония сфер может заменить собою пищу. Быть может, подобно некоторым животным с зимнею спячкою, можно спать во время всего путешествия, или, по примеру Демокрита, питавшегося запахом теплаго хлеба, и вовсе обойтись без пищи, вдыхая только эфирный воздух. Впрочем, неужели путешествие должно длиться так долго, что нельзя запастись достаточным количеством съестных припасов?...

Главное в том, чтобы приделать себе крылья и подражать птичьему полету, а то можно взобраться на спину больших птиц, которыя, как говорят, водятся на Мадагаскаре или, наконец, сделать летающую колесницу. Снаряд этот может быть устроен по тем началам, на основании которых Архитас заставил летать деревяннаго голубя, а Региомонтан — орла.

Такое изобретение, говорит автор, было-бы чрезвычайно полезно и прославило-бы не только изобретателя, но и его век, ибо независимо от дивных открытий, которыя при помощи его можно-бы совершить в мире Луны, оно было-бы несказанно полезно для путешествий на Земле.

Несмотря на заблуждения, свойственныя тогдашней эпохе, в этом замечательном произведении замечаются проблески, предшествовавшие астрономическим истинам и заре науки. Таким образом, полагая с одной стороны, что все звезды находятся в равном от нас разстоянии и занимают один и тот-же пояс на небе, автор не доходит до мысли об их числе и значении, но, с другой стороны, с такою точностью говорить об их паралаксах, с какою можно говорить об этом только в наше время. Допуская вместе с Коперником, что диаметр земной орбиты очень незаметен в сравнении с разстоянием от светил, Уилькинс отвечает таким образом на возражения против движения Земли, возражения, основания на неподвижности звезд.

Автор „Луннаго Мира“, подобно многим писателям шестнадцатаго и предшествовавших веков, возобновил мысль о существовании Елисейских полей на этом соседнем нам светиле. Мнение это имеет многих защитников и противников; мысли как тех, так и других, представляют известнаго рода исторический интерес.

Рай на Луне.

Если есть люди, полагающие, что Бог в начале мира создал слишком много материи для того, что
Copyright MyCorp © 2024Бесплатный хостинг uCoz